Сомнительная полночь [сборник] - Эдмунд Купер

— Я попытаюсь это сделать, если… Рассел, а вы находите меня привлекательной?

— Я считаю вас очень привлекательной, Анна, — торжественно сказал Грэхем.

— У вас есть жена или семья в Англии?

— Нет. Я был слишком занят политикой, чтобы увлечься чем-то… творческим.

Она улыбнулась:

— Тогда у нас есть шанс, потому что я очень практичная женщина. Я не привыкла ждать от мужчин чего-то особенного. Итак, я приду к вам, мы будем жить вместе; попытаемся и, надеюсь, научимся дарить друг другу тепло. Я думаю, мы будем получать удовольствие от общения в постели, но не это главное. Правда?

У Рассела брови поднялись от удивления; так он и смотрел на нее секунды две, а потом сказал очень серьезно:

— Анна, я пьяница, а вы — удивительная женщина.

— Значит — решено. Если мы не подойдем друг другу, мы расторгнем наш договор. А дружбу оставим.

Рассел поднял бокал с виски:

— Благодарение Господу, что был Карл Маркс.

Анна тоже встала, подняла стакан и несколько загадочно провозгласила:

— Здоровье королевы.

Проглотив свой виски, она отправилась в номер, чтобы собрать немногие вещи.

Неожиданно Рассел Грэхем осознал, что его депрессия исчезла, а уверенность вернулась. Понадобилось совсем немного времени, чтобы понять причину.

Он больше не чувствовал себя одиноким.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Странички из дневника Роберта Хаймэна:

«Наступила пятнадцатая ночь с того момента, как мы попали на планету, которую Рассел, забавляясь, называет Эревон[1].

Ну что ж, название явно подходящее. Тем более что по отношению к остальному человечеству мы сейчас действительно „нигде“. По одним из нас будут страшно тосковать и плакать, по другим — нет, по мне тоже нет, и это меня утешает. Я был одинок на Земле, и я буду одинок здесь. В этом привилегия гомосексуалиста.

Какое-то время я надеялся, что Эндрю — бедный Эндрю, худой и томный, звезда этой кошмарной телевизионной серии, — что у него такое же несчастье или привилегия — называйте как хотите. Оказалось, что нет: Эндрю, милый мальчик, просто женоподобный мужчина. А после того что произошло, никто не знает, на что он будет вообще способен. Сейчас он довольно смирный, и, может быть, скоро мы сможем снять с него самодельную смирительную рубаху. И правда, не можем же мы цацкаться с ним бесконечно.

Всех раздражает его бред по поводу огромных металлических пауков, которых он якобы видел. Из тех нескольких фраз, которые удалось разобрать, получалось, что он встал однажды ночью и увидел, как эти твари направляются к супермаркету с запасами продовольствия в лапах — хотя два наших часовых не видели и не слышали ничего. Действительность же такова: мы нашли Эндрю перед рассветом; он лежал у гостиницы как деревянный, как доска, с остекленевшими глазами. Кое-как нам удалось заставить его расслабиться. Но после этого он стал молчалив как рыба.

Дальше он выдумал вот что: заперся в ванной и царапнул себе горло бритвой, в то же время крича во всю глотку и вообще поднимая дикую панику. Хорошо, что у Марион Редмэн есть кое-какие медицинские навыки: она сказала, что он не нанес себе особого вреда, хотя выглядел так, словно истекал кровью. А сейчас бедный мальчик сидит весь забинтованный, в смирительной рубашке, слегка вращает глазами и бормочет что-то о металлических пауках, нагруженных пакетами стирального порошка и консервными банками.

Вопрос о том, кто пополняет для него запасы, остался открытым. Ночью постоянно дежурят люди, но, кроме Эндрю, никто ничего не видел. У Джона Говарда есть теория: нас специально так „обработали“, что мы ничего не видим. У Тура еще более дикая теория: наши хозяева „отключают“ нас когда хотят, а Эндрю они якобы забыли „отключить“.

Как бы там ни было, мы ни на йоту не подошли к разгадке ни одной из окружающих нас тайн. Может, нам и не дано их разгадать…

Сегодня вечером я признался; не знаю, почему мне это показалось таким уж важным. Может, потому, что все они разбиваются на парочки, а кое-кто и на тройки. Тур Норстед, например, взял к себе в комнату сразу двух девчонок, Андреа и Дженис. Никому нет до этого никакого дела. Да и чего им волноваться? У Мохана дас Гупты безумный, бурный роман с Симоной. Судя по всему, она хочет его рисовать, а он хочет весь день заниматься любовью. А бедная маленькая Селена — ну что за несусветное имя! — чахнет по нашему глубокоуважаемому руководителю. Между тем Джон и Мэри преданы друг другу, а Марион и Пол ссорятся лишь тогда, когда думают, что они одни.

Мне нравится Рассел. Может, потому я и признался. Он первый после Сэмми — а дорогой друг Сэмми умер так давно, что я почти не помню его лица, — кто вообще об этом узнал.

Он сказал всего-навсего: „Роберт, старик, ты среди друзей. Мне бы хотелось, чтобы тебе не было трудно“.

И все же одиночество, как всегда, со мной.

На сегодняшний день мы знаем об этом мире не больше, чем в день прибытия, если не считать того, что у нас уже были две смерти, один психоз, мы слышали рассказы об „эльфах“, средневековом рыцаре и дикарях. Самая популярная среди нас версия: мы в некоем „зоопарке“. Она же самая вероятная. Однако это мучительно — не знать, кто смотритель зверинца.

Анна убеждена, что хозяева ждут от нас плодовитости. Воспитанная в русских традициях, она не считает это оскорбительным. Даже наоборот: грозится подарить Расселу полдюжины сыновей, тем более что свободного времени — уйма.

Естественно, мы проделали еще кое-какие изыскания. То есть пытались — пока Эндрю не наткнулся на своих пауков. Но это все лишь незначительные открытия. А если у хозяев „зоопарка“ отличная система наблюдения, то они, наверное, валяются от смеха, видя, как мы уползаем в свои „экспедиции“, вооруженные самодельными луками и стрелами, копьями и дубинками.

Мне кажется, сейчас Рассел не столько стремится исследовать, сколько хочет укрепить наш моральный дух и сделать нас более самостоятельными. Он вроде бы что-то задумал».

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Было три часа дня по эревонскому времени. Жара становилась невыносимой. Дни, казалось, стали длиннее и теплее; судя по тому, что по улице летали странные, перьеобразные, неряшливые космы сухой травы с семенами, на планете был разгар лета.

Сидя на крыльце гостиницы с фотографией в руке, Рассел Грэхем лениво наблюдал за сухой травой, которой ветер заметал никому не нужный «мерседес» и такой же ненужный «сааб». Интересно, скоро ли автомобили совершенно скроются под этим «снегом»? — думал Грэхем.

Рядом с ним сидел Эндрю Пейн, уже без смирительной рубашки, но все еще в бинтах; здесь же пристроилась миниатюрная, невесомая, с шоколадной кожей Селена Бержер, которая недавно призналась кому-то, что ее настоящее имя — Джоан Джонс. Но все по-прежнему называли ее Селеной.